Рождение Николая было сопряжено с особыми трудностями.
Чтобы он появился на свет, погиб человек. Это Николаю рассказала мать. В
сорок первом детский дом эвакуировали из города, и грузовик, в котором
она ехала, обстрелял залётный «юнкерс». Грузовик опрокинулся в кювет, и
пожилой шофёр, до того как «юнкерс» развернулся для второго захода,
успел в ущерб себе вытолкать её из кювета в придорожные кусты, со
словами: «Беги, дочка», — а сам угодил под пули.
Было бы символичным, если бы мать Николая носила в
это время Николая под сердцем, но ей тогда исполнилось только восемь
лет, и ни о каких животах и речи не шло.
Возможно, она и испытывала впоследствии некоторую
ответственность за подаренную жизнь, пытаясь сделать гибель неизвестного
шофёра не напрасной. Своеобразная благодарность её выразилась в
произведении на свет Николая, полезного государству и обществу. На этом
она посчитала, что свой долг перед погибшим исполнила, и стремительно
оскотинилась в скандальную звероподобную самку с множеством болезней.
Отцу Николая она прожужжала все уши этой историей, он
под конец даже стал ревновать свою рыхлую некрасивую половину к
умершему, особенно когда Николай, рано начавший проявлять свою
жизнерадостную тупость, заявлял:
— Стану шофером.
Под влиянием материных рассказов в Николае
закрепилась убеждённость, что жизнь однажды в чем-то провинилась перед
ним, а теперь смущённо расплачивается, и единственное, что от него
требуется, — это помочь ей преодолеть неуместное смущение и отваливать
блага щедро, не таясь. Поэтому он ничего не опасался и хватал жизнь
руками, как немытые фрукты, наперёд зная, что если пронесёт, то найдется
с кого спросить.
На определенном этапе общество, из соображений
собственной безопасности, не позволило ему особенно самоуправничать в
выборе профессии. Шофёром он не стал ввиду непригодности к такому
ответственному труду. Впрочем, он и не переживал, а ждал равноценной
замены.
После восьмилетки Николая устроили разнорабочим на
стройку, где вред от него казался минимальным. Стройка приучила Николая к
мысли, что рабочий человек имеет право на неряшливость. Летом он
повсюду ходил в окаменевших от грязи штанах и старой майке, растянутой
почти до пупа, обляпанный с ног до головы краской и смолой.
Потом Николай женился на Катерине Ивановне. Катя
имела инвалидность второй группы. Её внутренние женские органы были
недоразвиты, и врачи запрещали ей заводить детей. Но даже при развитых
внутренностях Кате рожать не следовало бы, так как она вдобавок страдала
легким слабоумием.
Конечно, Николая в Катерине Ивановне больше всего
привлекал скрытый риск со смертельным исходом. По возможности быстро он
обрюхатил Катерину Ивановну, а когда настал срок, как был, в штанах и в
майке, побежал в больницу.
Врачи долго боролись за глупую Катерину Ивановну. У
нее открылось непрекращающееся кровотечение. Срочно вызвали старенького
седого профессора, который отдыхал дома, набираясь сил до следующего
инфаркта. Профессор немедленно приехал, и петляющий по коридору Николай
не отказал себе в удовольствии потрясти старичка за худые плечи.
— Жена, понимаешь, жена умирает! — бушевал вроде как в забытьи Николай. — Спасай, спасай, отец, не подведи!
Его с трудом оторвали от профессора, деликатно
уверявшего, что сделает все возможное. Была проведена сложнейшая
операция. Выжила и Катерина Ивановна, и её ребенок, но умер профессор.
Не выдержало сердце.
Врачи сквозь слезы поздравили одичавшего на радостях
Николая, сказали, что родился мальчик. На первой каталке увезли Катерину
Ивановну, следом выкатили вторую, с профессором.
Если честно, Николая эта смерть только успокоила.
Вообще жизнь, в фундамент которой заложена чья-либо смерть,
представлялась ему более надёжной. Он пытался всех обнимать, выкрикивая:
— Ничего, сын вырастет, обязательно доктором станет! —
И уставшие, убитые потерей врачи с грустью улыбались навязчивому
мутанту в липкой майке. Всем и так было ясно, что за потомство произвели
Николай и Катерина Ивановна.
Следующий ребёнок не заставил себя долго ждать. Опять Николай бежал в больницу с жуткими воплями:
— Жена, понимаешь, жена! — И встречные люди шарахались от него в стороны.
На спасение истекающей Катерины Ивановны были брошены
все донорские запасы. Свежую партию капсул с кровью привезли на
следующие сутки, а за это время другая женщина, по несчастию с той
группой крови, что и Катерина Ивановна, не получив необходимой помощи,
скончалась.
А счастливый и торжественный Николай, прижав к стене
своим омерзительным полуголым животом несчастного, ошалевшего мужа
погибшей женщины, обстоятельно выспрашивал:
— Кем была? Инженершей? Не горюй, дочка y меня вырастет, инженершей будет!
Объективно говоря, по детям Николая плакала
кунсткамера. Они появлялись ежегодно и за десять лет наводнили собой
весь двор. Один из них, глухонемой, которого Николай с роддома прочил в
экономисты, провалился в канализационный люк, но остальные жили. Похожие
на крысят, плохо говорящие, жуткие, они шатались по многочисленным
помойкам, оглашая дворы каркающим нечеловеческим смехом.
Уже появившиеся дети Николая не интересовали. В
конечном итоге, он любил только эту предродовую суматоху с беготней, с
криками, с кровью. Ему нравилось, вскочив в кабину «скорой», стучать
кулаком по спине немолодого водителя:
— Давай, батя, жми! Жена, понимаешь, жена! — и указывать дорогу.
В последний раз, подгоняемый Николаем водитель со
всего маху наехал на маленькую девочку со скрипкой в руке, а «скорая»
покатила, не останавливаясь, к больнице, чтобы помочь Катерине Ивановне
разрешиться новым уродом.
| 
